"Блокада… А в памяти только мама." Андрей Сивков

Блокада… А в памяти только мама.

Блокада Ленинграда - 872 дня… Голод, болезни, смерть и невероятная сила и мужество людей. Официально началом блокады Ленинграда считается 8 сентября 1941 г., когда немецкие войска захватил Шлиссельбург, прервав таким образом сухопутную связь города со страной. Однако ленинградцы потеряли возможность покинуть город еще раньше: 27 августа было прервано железнодорожное сообщение. Об этих событиях, написано много подробных научных трудов исследователями, историками и писателями, такими как: Дмитрий Буланин, Б.П. Белозеров, А.Ю. Долганова, С.А. Уродков, А.Н. Верехина и ещё много других.
По мнению английского доктора политологии, Барбера Джона Дугласа, изучающего проблему выживания в экстремальной ситуации, ленинградская блокада была одной из самых экстремальных ситуаций, в которых когда-либо оказывались люди, пережившие жесточайший психоэмоциональный стресс, лютый голод и переохлаждение организма.
Ужасающие подробности жизни людей во время блокады описаны в «Блокадной книге» соавторами: Даниилом Граниным и Алексеем Адамовичем. Страшная книга. Страшная, потому что правдивая. «У этой правды есть адреса, номера телефонов, фамилии, имена» - так написано в этой книге.
Блокада Ленинграда стала общей бедой для всей страны. Свой вклад в помощи эвакуированным ленинградцам внёс и наш округ. По некоторым данным, Ханты-Мансийский национальный округ в 1942 году принял и разместил 2100 детей из блокадного Ленинграда. В числе эвакуированных блокадников были и семьи наших земляков связавших навсегда свою жизнь с Ленинградом ещё до войны. Одной из таких семей была семья сестры моей бабушки, Капитолины Фёдоровны Хозяиновой, в девичестве Шатохина.
Младшая сестра Капитолины, Вера, родилась в с. Самарово Тобольского уезда в 1910 году в семье середняка Фёдора Авксентьевича и Евдокии Ивановны Шатохиных. В 1934 году Вера уехала в Ленинград, где служил на флоте её муж, Копьёв Иван Павлович, позже приехали её мама с сыном Веры - Костей. Здесь в Ленинграде, 1935 году, Вера родила дочь Валю. По моей просьбе, в январе 2019 года, Валентина Ивановна написала воспоминания о своей маме – Копьёвой Вере Фёдоровне.
«С чего же начать?! Возможно с того, что говорили на погребении моей мамы её ученики и сотрудники: добрая, честная, принципиальная, глубоко любящая свою профессию учителя, (со стажем работы в школе около 40 лет), завуч, а потом и директор 275-й школы Ленинского района г. Ленинграда, депутат 2-х созывов ленинградского городского совета трудящихся от блока коммунистов и беспартийных (членом КПСС стала много позже), награждена медалью «За оборону Ленинграда» и ещё пятью медалями…
Какие правдивые, но сухие слова: будто анкету заполнила. Среди них нет главного слова для меня: «мама», и нет просто слова мама, а «справедливая мама», которая прожила со мной всю жизнь и ушла из неё на 90-м году жизни».
И вот первые воспоминания о ней, которые остались во мне с детских лет. На даче под Лугой (родители снимали её летом 1940 года) мы стоим (я и брат) перед мамой, приехавшей из Ленинграда на выходной. Бабушка рассказывает маме, что хозяйка дачи пожаловалась на нас: мы ели вишни с деревьев в её саду. Естественно, мы с братом всё это отрицали, хотя правда кричала о себе на наших перемазанных вишней лицах. Увидев это, мама от души рассмеялась. Я тоже уверовала, что наказание не последует. Однако я ошибалась. Мама провела суровую беседу о справедливости. И я в свои пять лет усвоила, что плоды труда достаются тем, кто трудится. Это справедливо. Лгать – нехорошо, а воровать – совсем плохо. И как-то естественно получилось, что мы с братом пошли к хозяйке и попросили прощения. Чувство честности и справедливости я старалась прививать в будущем и своей дочери, и внуку, мне это удалось.
А следующие воспоминания из детства о маме уже не столь радужные. Они относятся к военному периоду нашей жизни. Суровая холодная зима 1942 года. Блокада. Я болею корью. Поэтому мы в бомбоубежище не бежим. Воет сирена. Надо мной склонилась мама, как бы закрывая своим телом меня и прижимая рукой к себе моего брата. Её слёзы капают мне на лицо и обжигают: как стыдно мне, что это из-за меня мы не в бомбоубежище. Если б я не была больна, то сейчас мы бы находились в нашем спокойном (так мне казалось тогда) месте, где под потолком тускло светила синяя лампочка, стояли кровати и моя мама рассказывала всем находившимся там детям о великих географических открытиях (она по образованию была географом), о путешествиях Миклухо-Маклая… И не всегда, после отбоя воздушной тревоги, хотелось возвращаться в нашу холодную и голодную жизнь, так бы маму и слушала… А жизнь была действительно голодная: по 125 гр. блокадного хлеба и по три макаронинки на каждого на день. Так было у нас по крайней мере. И ещё запомнился маленький зелёненький чугунок, в котором мама кипятила воду в печке и варила макароны. У нас с братом были свои детские хитрости по поеданию единственной макаронинки, причитающейся на один приём пищи. Дело в том, что никто не хотел съесть свою макаронинку первым, а потом смотреть, как другой, а это я, специально медленно доедает, тщательно разжёвывая последние крохи. Мама сначала не понимала, почему мы такие голодные, а ели так долго! А когда узнала причину от таких же учителей – матерей, строго сказала сыну: «Ты старший! Съешь и отвернись». Это было мудрое и справедливое решение, после которого у меня уже не возникало желания дразнить брата т.к. дразнить было некого, никто не смотрел.
А вот, что осталось для меня открытым вопросом и по сей день. Многие матери во время блокады всю свою пищу отдавали своим детям. Они умирали от голода, считая, что спасают своих детей. Так как в блокадном Ленинграде школы в основном были закрыты, то учителей загружали следующей работай. Они ходили по квартирам и буквально с мёртвых родителей и бабушек собирали осиротевших детей. Последних отводили или относили в детские приёмники. Видимо, насмотревшись на всё это, моя мама поступила иначе. Она питалась наравне с нами, дабы сохранить силы для ухаживания за своими детьми. И вот я всю жизнь задаю себе вопрос: «Как бы я поступила в таких обстоятельствах? Где же та справедливость?» И даже сейчас, прожив долгую жизнь (мне 84 года), я не нахожу ответа на этот вопрос. Осталось только преклонение перед мужеством моей мамы, женщины хрупкой и невысокой, не только родившей нас с братом, но и сохранившей нам жизнь.
Помню, как мы ехали в эвакуацию по «дороге жизни» по замёрзшему Ладожскому озеру, покидая блокадный Ленинград в марте 1942 года. Каждой матери с ребёнком дошкольного возраста полагалось одно место в автобусе. Детей – школьников эвакуировали отдельно от родителей. Мой брат, Костя, был школьником. Мама не отдала Костю, и мы ехали вместе: мама сидела, я - у неё на коленях, брат – у неё на шее, свесив ноги на меня. Это не помешало нам увидеть, как один из впереди идущих автобусов ушёл в полынью под лёд со светящими фарами. Мама ещё крепче прижала нас к себе. А дальше - уже сравнительно сытная жизнь в Ташкенте эвакуированных. Отец с 39-го воевал в составе морской авиации, в звании капитана, много раз был ранен. Не долеченные раны вновь открылись, развился туберкулёз. Из Ленинграда отец был эвакуирован санитарным эшелоном в Ташкент. Госпиталь находился не далеко от нас и мама, в свободное время ездила ухаживать за папой. 6 ноября 1943 года папа скончался на руках у мамы, похоронен Иван Павлович Копьёв в братской могиле, в парке им. Ахунбабаева. После смерти папы мы лишились его аттестата, назначенная нам пенсия была небольшой. Зарплата мамы была почти единственным источником нашего существования.
И я опять про мамину справедливость. В Ташкенте мама работала учительницей - географом и завучем в школе колонии для малолетних преступников. Контингент колонистов - в основном сироты в возрасте до 14 лет, оставшиеся без погибших родителей в войне и сидящие за мелкие кражи. Учителя, выходя из класса на перемену, уносили свои сумочки. Мама этого не делала, но и денег в сумочке не держала. Однажды она забыла зарплату в сумочке, а сумочку, по привычке оставила в классе, её охватил ужас. Учителя в учительской советовали ей немедленно вернуться в класс, но она считала иначе. Мама решила, что нельзя своим недоверием унижать ребят, которые и так теряют веру в добрых людей. Дождавшись звонка на урок, она вошла в класс и как ни в чём не бывало провела урок. По её словам, это был самый долгий урок в её педагогической жизни. Вернувшись в учительскую, она обнаружила в сумочке зарплату в полном объёме. Справедливость восторжествовала!
А вот уже другой – более спорный случай. В один из классов колонии пришёл новый ученик. Мама глазам своим не поверила: это был её ленинградский довоенный ученик из её воспитательского класса - Петя Грибов. Его нельзя было не помнить. Он подписывал все свои тетради так: рисовал гриб и приписывал «ов», и не реагировал на замечание классного руководителя. Он тоже узнал маму и в его глазах она заметила слёзы. Перед войной Пете Грибову было 13-14 лет. Так что в 1944 году- не менее 16-ти. Правда, внешне он был невысоким и худым и потому при поступлении в колонию заявил, что ему 14 лет. Его отец погиб на фронте, бабушка и мать умерли в блокаду. Он сбежал из эвакуационного поезда и добрался до Ташкента, так как верил, что «Ташкент – город хлебный». А есть хотелось всё время, перебивался мелкими кражами, пока не попался и угодил в колонию. Когда мама спросила его, почему он занизил свой возраст, у него появился страх в глазах и настороженность. Он ответил, что скоро у него срок закончится и он выйдет на свободу, но ненадолго. Опять что-нибудь украдёт, лучше всего бельё, что сушится во дворе на верёвке. За это хозяйка-женщина побьёт и сдаст в милицию, и он вернётся в колонию. Здесь он самый сильный, и все пацаны его слушаются. В колонии для старших, а он уже там бывал, его постоянно избивали. Во время этого разговора тревога в глазах Пети не исчезла. А напрасно, мама его не выдала. Судьба Пети Грибова неизвестна. Хочется верить, что из него вырос достойный человек. Ближе к концу жизни мамы, вспоминая военное лихолетье, я спросила у неё: «Когда ты не выдала Петю, ведь ты нарушила закон и это несправедливо». Ответ был таков: «Справедливы лишь законы Божьи, по ним нужно жить».
Я думаю, чувство справедливости у мамы было, если не врождённым, то по крайней мере с детства. Она росла маленькой худенькой девочкой и дома её звали «сухим ёликом». Когда она со своей мамой, Евдокией Ивановной, ходила на воскресную службу в церковь, она пыталась как можно ближе встать к амвону, её всегда оттаскивали назад, ухватив за платье. Впереди всегда стояли дети более зажиточных, это было несправедливо до слёз. Жили они тогда очень скромно, отец служил в царской армии, а мама – «солдатка» с двумя дочками перебивалась случайными заработками, благо считалась не плохой портнихой. Моя мама считала справедливым своего отца. Шатохин Фёдор Авксентьевич был убеждённым атеистом. Когда священник в православный праздник заходил в их избу для осуществления службы, отец выходил из избы. А когда священник заканчивал, он щедро одаривал его. На возмущение жены: «Зачем так много дал на церковь? Ты ведь не веришь». Он отвечал: «Это его работа. Он выполняет её честно, а я ему за это плачу». И это было справедливо. Он вообще был очень умным, грамотным сибиряком. Когда разразилась эпидемия холеры, он привёз из тайги хвойные ветви, поджигал их и окуривал избу изнутри и снаружи. Это спасло семью. Он неоднократно говорил детям, что этот край богат природными ресурсами. Хорошо знал тайгу и много раз выводил заблудившихся людей без компаса и других приборов. Мама с восхищением вспоминала, как её отец на её свадьбу поймал огромного осетра. Он шёл по Самарово, положив голову осетра на плечо, а хвост рыбы тащился по земле. Рост отца был около двух метров.
Вспоминается мне день возвращения из эвакуации в Ленинград. В августе 1944 года мы вернулись в Ленинград. С сентября открывали заново школы, из эвакуации отзывали учителей, педагогов не хватало. Мы вышли из поезда на московском вокзале и пошли на трамвай на Невский проспект. Тогда станции метро «Невский проспект» ещё не было, Невский проспект назывался Проспектом 25 Октября, и по нему ходили трамваи. Моросил небольшой дождик. И вдруг я увидела, как по щекам мамы вместе с дождиком потекли слёзы. «Это от счастья. Я думала, что мне уже никогда не суждено почувствовать этот родной ленинградский дождик», - объяснила она. А потом пришли в гости её друзья – «учителки», педагоги довоенного образца: две Лидуши и Варя. Все трое старше мамы, дворянского происхождения. У одной из Лидуш в роду были фрейлины царского двора, в те времена, это, разумеется, скрывалось. Они пели песни о войне, русские романсы. А мама вносила колорит русских сибирских песен, которые она в детстве слышала от своей мамы. И как же им вместе было хорошо! Именно благодаря этим Лидушам мы и смогли вернуться в Ленинград. Это они ходили в ГРНО, военкомат, и сообщили наш эвакуационный адрес. Школы открывались, учителей не хватало, уехавших разыскивали и возвращали домой. Только став взрослой, я поняла, почему эти взрослые Лидуши и Варя приняли такое горячее участие в мамином педагогическом воспитании. Я это представляю себе так. Мама, молоденькая учительница, возможно даже с сибирским говорком, получившая учительское образование в Тобольске, потом в Перми, приехавшая в Ленинград к служившему на флоте в Кронштадте мужу. Фанатично влюблённая в свою профессию, с открытой сибирской душой, она, как губка, впитывала всё для неё новое и интересное. И эти три дамы, Лидии и Варя, работающие с ней в одной школе, не могли не отозваться на её открытость души. Это они учили её, что педагог не только должен знать в совершенстве свой предмет, но и уметь интересно его преподнести, используя самой изготовленные наглядные пособия, при этом не забывая о воспитании в детских душах патриотизма и любви к прекрасному. Помня о её влюблённости в профессию учителя, они не могли позволить ей затеряться в Узбекистане. Они шефствовали над нами до конца своей жизни. В после блокадном Ленинграде они подкармливали нас с братом, делились своими продовольственными карточками. Мы с братом любили ходить в гости к «учителкам». У них на столе всегда стояла маслёнка со сливочным маслом и можно было намазать его на хлеб сколько угодно. По-моему, это и маме нравилось. По приезду в Ленинград, маму назначили завучем 275-й женской средней школы ленинского района г. Ленинграда. Школ не хватало, и дети учились в две смены. Мама уходила на работу рано, а приходила затемно. Контролировала буквально всё в школе. Не всем учителям это нравилось. За спиной её называли «сибирячкой здоровой», так как она отрицательно относилась к больничным листам, особенно долгим. Считала, что многие учителя симулируют. Сама она действительно никогда не болела до преклонного возраста. Первую зубную пломбу она поставила в возрасте 54 года. Она ведь выросла на здоровой пище: свежей рыбе, кедровом орехе, лесных ягодах, да и наследственность была хорошей.
Я тоже училась в 275-й школе и это меня никогда не радовало. Мама неоднократно твердила мне, что если я не буду отличницей в учёбе и поведении, то подведу её, как педагога. «Какая же я учительница, если не могу воспитать образцовой собственную дочь?» - утверждала справедливо моя мама. И мне приходилось стараться соответствовать её требования до самого окончания школы. Конечно, это привитое трудолюбие очень пригодилось мне в жизни, но это потом. А пока я не всегда соглашалась с мамой. Помню был такой случай. В 1949 году, в марте месяце, нашей школе выделили путёвку во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек» в Крыму. Требование к кандидатуре: пионерка, отличница, потерявшая в войну отца, общественница. По всем показателям подходила я. Так считали учителя, ну, разумеется и я. Однако у мамы было другое мнение: «Ты не поедешь, чтобы не говорили, что завуч отправила свою доченьку». Поехала другая девочка - и не отличница вовсе. Мне было очень обидно, так как я была лучшей ученицей нашей школы. В октябре месяце того же года пришла ещё одна путёвка в «Артек». Недостоверно знаю, что якобы моя классная руководительница обратилась в РОНО за этой путёвкой персонально для меня, объяснив ситуацию с прошлой путёвкой. Это была вторая учебная четверть. Я вернулась из «Артека» с отличными оценками по всем предметам и грамотой за общественную работу председателем Совета старшего отряда. Мама была очень довольна мной: «Ты опровергла мои подозрения, что наши учителя ставили тебе пятёрки из-за того, что ты - дочка завуча». Она очень дорожила своим авторитетом и всегда старалась быть кристально честной.
В доказательство приведу ещё один пример. Сразу после окончания войны появились люди, желающие получить высшее образование, но не имеющие для этого аттестатов об окончании средней школы. В связи с утратой архивов во время блокады для получения аттестата достаточно было письменных свидетельских показаний, не менее 3-х учителей, подтверждающих, что данный человек учился в их школе. Однажды такой человек появился и в нашей квартире. Он предложил маме взамен её показаний, а у него уже было две подписи, целую машину картофеля. Послевоенные годы были голодные, питались по карточкам, прикреплённым к школьной столовой. Назывались эти карточки – УДП (усиленное детское питание, в народе «умерший днём позже»). Кормили нас только сушёным картофелем. Мама категорически отказалась дать ложное показание. Нашим с братом мечтам, поесть настоящей картошки не суждено было сбыться. И опять вопрос к себе: «А смогла ли я так поступить, имея на руках двух полуголодных детей»? И не могу дать ответа. Видимо, обострённое чувство справедливости мне не передалось.
Я только однажды видела свою маму – оптимистку, заплаканную и жутко расстроенную. Я уже окончила школу в 1953 году, мама стала директором школы. Оказывается, её вызвали на «ковёр» - на заседание бюро райкома партии и предъявили следующие претензии. Её школа значительно снижает процент успеваемости по ленинскому району. Если она не повысит этот процент, то её снимут с должности и потребуют положить партбилет на стол. Ей кричали в лицо, что её место доить коров в колхозе, а не детей воспитывать и т.д. В своё оправдание она сказала, что требует от своих учителей не формально хороших оценок, а хороших глубоких знаний учеников. А результат: её школа одна из лучших в районе по высокому проценту поступающих в ВУЗы выпускников. А что касается дойки коров, то её этим не запугаешь. Она из сибирской глубинки и сколько ей пришлось доить коров детстве и юности, им и не снилось. Доила она тоже хорошо, по крайней мере её мама не обижалась. А партбилет она заслужила своей комсомольской юностью, когда учительствовала по распределению в Сургуте и регулярно получала кулацкие записки с угрозами. И позже она никому не давала повода сомневаться в её коммунистической и педагогической честности. Конечно, угроза бюро райкома партии не была осуществлена, но обида так и осталась с ней до конца её жизни. Она никогда не приветствовала «показуху» и, разумеется, была неудобной для местных властей. Однако её больше не трогали, а её учителя и ученики общались с ней до конца её жизни.
А самой радостной я видела свою маму, когда мы с ней вдвоём поехали на её родину, в с. Самарово, а точнее в рыбопромысловый посёлок Черемхово, в 12 км от Ханты-Мансийска. Это было в мои студенческие каникулы, летом 1957 года. Мама не была в Сибири более 25 лет и всю дорогу, в поезде и на пароходе, похожем на пароход из фильма «Волга – Волга», она с упоением рассказывала мне о своём детстве и юности. Жили мы у её родной сестры - Капитолины Фёдоровны и её мужа, д. Володи. Там я познакомилась с их дочкой, моей двоюродной сестрой – Маиной и её мужем -Александром Сивковым (Маина была беременна своим первенцем). Познакомилась и с двоюродным братом, Мишей Шатохиным и его женой Анфизой, и их дочкой, Валей, моей тёзкой. Мне всё было необычно и интересно. Я ела уху, которую ни до, ни после не только не ела, но даже и не видела. Стерлядей в котелке было больше, чем воды, а вода жёлтая - прежёлтая от жира! Из неприятных воспоминаний лишь обилие мошки, из-за которой приходилось спать под пологом и недолго купаться в Иртыше. И всё это со смехом мамы и тёти Капы, тоже большой оптимистки. После нашего приезда т. Капа приехала к нам в Ленинград на операцию по удалении грыжи. Оперирующий её хирург иначе как «сибирской красавицей» и не называл. У неё кожа была белая, щёки с румянцем, в отличии от ленинградцев, и сама она была жизнерадостной, с юморком. Из родственников, которые приезжали к нам, я помню дядю Васю*. Он был ветеринаром, аспирантом, работал над кандидатской диссертацией и проводи опыты в совхозе «Ручей» под Ленинградом. Если я не ошибаюсь, целью опытов было - установить влияние минеральной воды на опорос свиней. Было это в 1958-59 годах. Мама долгое время переписывалась с ним. В более поздние времена нас навещал Андрей Сивков, сын Маины, и не один раз. В 90-е годы, когда мама уже болела, её разыскал родственник – Конев**, имя отчество не помню, который представился доктором медицинских наук, мама долго с ним беседовала. Оказалось, он долгие годы живёт в С-Петербурге. Пообещал ещё раз приехать и привезти свою последнею монографию, но не успел, скончался. Я пыталась продолжить знакомство с его женой, но она уклонилась.
Мама ушла на пенсию в 1966 году. Она бы работала ещё и с упоением, но подрастала внучка Марина, моя дочь. Внучка пошла в школу, стала брать уроки музыки на фортепьяно. Занялась фигурным катанием, а позже – конным спортом. И всё это без помощи бабушки Веры не состоялось бы. Я всегда чувствовала в лице мамы опору и защиту. Спасибо ей за это. Она ездила с Мариной в Евпаторию, Гагры, остальное летнее время проводила с ней на даче. Позже, когда у Марины родился сын, Артём, она по пять месяцев проводила с ним на даче и активно участвовала в его воспитании. Для неё семья была всем, она любила нас, дорожила нами и верила в нас.
Совсем недавно, 2 января 2019 года, в день двадцатилетней годовщины ухода мамы из жизни, я и мои внук - Артём и правнук – Ярослав пришли на кладбище почтить память моей бабушки – Евдокии и мамы. Ярославу 12 лет, он впервые здесь. Я рассказала ему, что он - уже шестое поколении живущих в Санкт-Петербурге, и как важно помнить о тех, без кого не было бы нас, а главное - передавать духовную близость из поколения в поколение. Не знаю, что из этого осталось в голове Ярослава, но, по-моему, я свою миссию выполнила».
* Конев Василий Дмитриевич - кандидат ветеринарных наук.
** Конев Юрий Ефимович – доктор биологических наук.

17.08.2019                                                                                                                                                                                 Андрей Сивков